Первая российско-чеченская война, начавшаяся в декабре 1994 года, сильно изменила политическую карту региона и затронула судьбы сотен тысяч людей. Правозащитник и адвокат, бывший член "Мемориала" Ахмед Гисаев делится с редакцией Кавказ.Реалии своими воспоминаниями о трагедии.
– В этом месяце исполнилось 30 лет с начала первой российско-чеченской войны. Как она началась для вас?
– Мне было 20 лет, молодой беззаботный парень. Я учился в университете на юридическом факультете. Жил в Грозном, в районе Катаямы, грозненцам знаком этот район.
Будет правильным сказать, что война началась раньше – 26 ноября. А именно с вооруженного вторжения так называемой оппозиции в Грозный. Утром она называлась оппозиция, но к вечеру, когда из танков вытащили выжившие экипажи, стало ясно, что на самом деле – это офицеры элитных военных российских подразделений, таких как Кантемировская и Таманская дивизии. Не лишним будет сказать, их показали на весь мир, и потом они были обменяны по международным правилам, как государство обменивается с другим государством. Их выдали в Российскую Федерацию без каких-то условий.
Первый раз в своей жизни в тот день я увидел плачущего чеченского мужчину
Война лично для меня началась в одно декабрьское утро. Город уже несколько дней как бомбили. Я вывозил мою сестру с ее маленькими детьми из города. Подъехал к Садовому кольцу в тот момент, когда только произошел авиаудар. Там был небольшой рынок, по нему самолет выпустил несколько ракет, и, когда люди бросились на помощь раненым, самолет развернулся и пустил ракеты во второй раз. Когда я подъехал, горели ларьки: трупы, запах гари. Там стояла разбитая газель, водитель лежал на руле так, что можно было подумать, что он заснул – если бы не кровь и раскуроченная машина.
Первый раз в своей жизни в тот день я увидел плачущего чеченского мужчину, наверное, ему было около 50 лет. Он ходил с пластиковым пакетом и собирал куски женщины, плакал, приговаривал: "Ты должна была жить, ты должна была растить своих детей".
– Что было дальше? С началом войны много людей покинули город?
– Наша семья уехала в Алхазурово к родственникам, но потом война пришла и туда, и там тоже бомбили, поэтому мы переехали в другое село. И везде, куда мы приезжали, уже были беженцы, порой по 20–30 человек на двор. Ужасная теснота.
Так мы переезжали в несколько раз. В итоге мы уехали в горы, в родовое село в Галанчожском районе – там у нас был дом, старый, и хозяйство некоторое, отец держал. Там жило очень мало людей, дома были расположены на большом расстоянии друг от друга, так как со времен высылки в 1944 году власти не позволяли там селиться. Какое-то время мы прожили спокойно.
Но весной 1995 года и там начали бомбить. В одно прекрасное утро мы успели выбежать из дома, когда бомбили дома соседей на противоположном склоне, и спрятаться в небольшой пещере, которая была недалеко. И слава богу, что там был такой лесок, что самолеты не видели бегущих людей. В тот день у нас и других соседей практически убили весь скот, сожгли дома, абсолютно все. Мы остались в том, в чем выбежали из дома.
Но самой большой потерей в тот день для меня стал кожаный пояс моего деда с серебряной инкрустацией и национальными орнаментами 19-го века. В итоге и оттуда пришлось уехать в Урус-Мартан. Там пришлось делать по новой документы, поскольку все пропало во время бомбежки.
Эти месяцы беженства, кочевания с места на место удалось пережить на деньги, которые отец заработал прямо перед войной. Он у нас всегда был предприимчивый.
– Вы помните день, когда вы вернулись в Грозный?
– Это было жутко. Впечатление как от картин из Берлина: все разрушено, сожжено, гражданских людей было мало. Очень много военных на БТРах. Ты понимаешь, что этот город принадлежит военным, у тебя здесь никаких прав. Здесь закон – человек с автоматом.
В первую войну мы еще не преодолели ощущения того, что мы соотечественники, и мы жили в одной стране, Советском Союзе
Когда мы добрались до своего дома на Катаяме, все что мы там нашли – остатки стен дома. Вся наша улица была разрушена: там не было ни одного дома. Думаю, что эту улицу военные разрушали целенаправленно.
– Почему вы так думаете?
– На этой улице жили два брата Джохара Дудаева. Сам Джохар жил несколькими улицами ниже. Недалеко от нас были этажные дома, мы переехали в одну из квартир. Естественно, ни газа, ни электричества, ни воды.
Пришлось немного потрудиться, чтобы там можно было жить: где-то купили подобие мебели, поставили буржуйку, окна клеенкой затянули. В городе уже были гуманитарные организации, для жителей от них помощь была. Рядом с нами ооновская организация установила резервуар с водой. Хоть проблем с ней не было.
– Когда люди рассказывают о войне в Чечне, очень часто упоминают "зачистку" – термин, который стал широко использоваться с началом войны. В первую войну ваша семья сталкивалась с подобным?
– В то время таких зачисток не было, как во время второй войны. Дело в том, что резерв федеральных войск и их потенциал был подорван тяжелыми боями за Грозный. Весь этот потенциал, который они хотели использовать для каких-то карательных действий против гражданского населения, был растрачен в ходе упорных боев. Грозный они брали очень дорого, там были большие потери.
Только один Реском (республиканский комитет КПСС Чечено-Ингушской АССР, в здании которого позже расположился президентский дворец. – Прим. ред.) они брали целый месяц.
– Во время освобождения Грозного в августе 1996 года вы уже жили в городе?
– Да, конечно. В тот день с самого раннего утра началась стрельба и грохот. Мы не понимали, что происходит. Позже пришла информация, что в город вошли бойцы чеченского сопротивления, в разных частях города идут сильные бои. Над городом летали самолеты и боевые вертолёты, начали опять бомбить город.
Наш многоквартирный дом начали обстреливать с комендатуры и затем из минометов. Ранило много наших соседей. Мне пришлось посреди всего этого бежать за врачом в соседний квартал. Он сначала отказался: было страшно, шли обстрелы – но потом все-таки согласился. Погибших в те дни мы хоронили на территории мечети, находившейся недалеко.
Потом, после того как все завершилось, перезахоронили всех погибших как положено – на кладбище. Но все, что было в первую войну, это было цветочками по сравнению со второй войной.
– Люди, которые пережили обе войны, действительно, часто говорят о разнице этих войн. В чем она все-таки, разница?
– Разница, в первую очередь, в отношении друг к другу населения и федеральных войск. Не было такой ненависти и жестокости. В общем, конечно, убийства мирных жителей были и в ту войну. Но в первую войну мы еще не преодолели ощущения того, что мы и они соотечественники, и мы жили в одной стране, Советском Союзе. Даже то, что он [солдат] может стрелять в меня, не укладывалось в голове. Наверное, и у них так же. Оставалась какая-то ниточка, которая нас связывала.
– В то время были популярны идеи независимости, время всеобщего подъема патриотизма, когда очень много молодых людей примкнули к движению сопротивления. Как так получилось, что вы не были в это вовлечены?
– Можно сказать, что я близок к философии Кунта-Хаджи о непротивлении злу насилием. Все думают, философия "непротивления злу насилием" – это философия Махатмы Ганди, но на самом деле это принцип Кунта-Хаджи. Я считаю его великим человеком.
– Из лидеров первой войны кому вы больше всего симпатизировали, кого считаете сильной личностью?
– Джохар Дудаев. Мне всегда нравилось, как он себя ведет во время войны. Всегда был спокоен, всегда владел обстановкой.
– В интернете появилось много отрезков из его интервью, где он предсказывает войну в Украине. Это дальновидность как военного и политика или пророчество?
– Он был гением. Его прогнозы для меня в то время казались очень странными, должен признать это. Но впоследствии все его прогнозы сбылись.
Сбылось про Украину, про Грузию в 2008 году. Сбылось бы многое другое, если бы чеченцы своими телами не прикрыли бы весь мир, не отвлекли бы на себя Россию.
– Две прошедшие войны оказали влияние на формирование вашей позиции как правозащитника и активиста?
– Конечно, повлияло. Не могло не повлиять. Я себя не считаю резким или еще каким-то. Просто у меня нет иллюзий.
У меня все происходило в реальности: меня бомбили, мой город бомбили, моих соседей, ни в чем не повинных, убивали. Меня преследовали, похищали, пытали. Я много раз избегал смерти.
Например, слово "пытки" для кого-то – это что-то из средних веков, а я знаю, что это реальность. Когда меня похитили, меня перевозили с места на место шесть раз, везде были орудия пыток: электрошокеры, дубинки, противогазы с закрытыми хоботками. Я знаю, на что способны российские власти.
– В Чечне в который раз атака дронов. Пришла третья война или это спецслужбы пытаются обозлить чеченцев, чтобы они наконец действительно втянулись в войну?
– Насколько я знаю, были атакованы военные объекты. Если учесть, что из республики идет военная риторика, какие-то добровольцы, и если учесть, что в Украине идет война, то это как бы легитимные цели.
Что касается спецслужб, не могу сказать. Но вовлечь чеченцев в эту войну, думаю, не идея Кадырова, как многие полагают, а план Путина. Думаю, это малореально, за исключением тех "добровольцев", которых правдами и неправдами собирают.
– Скучаете ли вы по родине и при каких условиях вы бы вернулись?
– Как и любой чеченец, конечно, скучаю. Вернусь, когда буду уверен, что я не увижу там убийц моего народа.
– Но это малореальная надежда.
– Думаю, если бы пару недель назад сирийцам сказали, что Башар Асад сбежит в Москву, они бы тоже сказали, что это малореально. Как показывает история, все может поменяться стремительно.
Форум